Последний из украинских могикан!

В хорошем городе у него есть хорошая квартира, однако, сам он предпочитает жить на задворках у цивилизованного мира, где бродят лоси и кабаны, и где неделями можно не встретить человека. Все это - в полутора часах езды от Киева!

"Що тут, питаєш, буде далі? - дядя Коля сорвал у ног пыльный листок подорожника, покрутил его между пальцев, бросил взгляд в сторону сельского кладбища и угрюмо, с ноткой отчаяния в голосе ответил, - Нічого не буде. Помруть наші Мільки. Років так за десять..." В ожидании автобуса, который должен был доставить меня в райцентр, мы сидели на черной от дождей и времени длинной лавке близ трассы и "досвиданьичали". Моя двухдневная побывка у дяди Коли на хуторе подошла к концу.

Дорога в Бережное тянется вниз от самой трассы, мимо кладбища на горе и далее через все село. Один Бог теперь знает, кто дал нашей улице такое имя. Кто б он ни был, а человек этот, видно, оказался душевный - название подобрал простенькое, верное и, главное, не казенное. У подножия крутого склона петляет к дядиному "поместью" едва заметная тропка, поросшая диким клевером и ромашками. Пробивает себе путь между насунувшейся сверху лесной чащей и непролазным болотом в сотни и сотни гектар. Если взобраться на гору, вскарабкаться на самый высокий дуб, то, пожалуй, можно заглянуть и за горизонт. Где-то там, в облаках течет Удай...

Прогнувшийся тын вдоль огорода...

Вдоль тропинки стоят восемь хат, одна другой старше. Должно быть, и мазанки среди них остались. Стоят широко, с размахом. Под каждой из усадеб, живых еще и уже отживших, по полгектара черниговских черноземов. Вплотную к самому лесу подступают сады, некогда молодые и стройные. Горбатые яблони в них нынче напоминают неуклюжих чудовищ, больных, престарелых, с рогатыми подпорами для своих длинных лап. Дядина усадьба видна издали: прогнувшийся тын вдоль огорода, выбеленная по весне хата с кустом калины под окном и где-то там, на задворках у леса, высоченная ель. Посаженная моей прабабушкой еще в глубокой древности, теперь она красуется на все Бережное. Оценить чудо-дерево здесь, правда, некому: на восемь дворов - три хозяина-пенсионера, да и те с утра до ночи в делах и заботах. Потихоньку доживают.

Дядино "поместье" встречает меня рукотворными художествами. Палисадник у крыльца стараниями родной тети (супруги дяди Коли) превращен в настоящий ботанический сад. Над цветным узором из лилий, георгин и флоксов гудят пчелы. Во дворе пахнет спелыми яблоками. Они срываются с тяжелых веток, глухо шлепаются о землю и наполняют двор густым ароматом только сваренного повидла из далекого-далекого детства. На фруктовую идиллию слетаются насекомые.

Время здесь сделало остановку

"Заходь, заходь, не соромся", - стоя в распахнутых настежь дверях, дядя протягивает мне руку. Вера Григорьевна светится улыбкой и помогает разобрать сумки. В хате царствует все тот же "мильковский" дух, знакомый мне не одно десятилетие. Так, наверное, пахнет время и что-то еще, едва уловимое и сказочное. В чудо по-прежнему хочется верить... "Ну, то як там, ваша Лозова?" - формулирует свой обязательный вопрос дядя и ведет меня из коридорной пристройки, через крохотные сени вглубь хаты.

Время - штука относительная, и, порой, ему неймется со мной пошутить. Я ступаю мимо старого чулана, где, точно знаю, до сих пор живет Нечто. За четверть века Оно нисколько не состарилось и даже теперь готово вынырнуть из темноты и цапнуть меня за ногу. Следуя за дядиной спиной, я в один миг проскакиваю опасное место. Печь в кухне переделана капитально, хотя внешне в ней мало что изменилось. Не стала другой (ну, почти) и собственно хата: в центре - овальной формы широкий стол, купленный еще при Хрущеве, ветхий сервант у окна, рядом с ним рыжий шифоньер, трюмо и три деревянные кровати друг за дружкой. Над кроватями и трюмо - фамильные портреты в рушниках. Время здесь и впрямь сделало остановку. Еще немного, и оно повернет вспять.

Мильковской хате, выстроенной из дуба и обмазанной глиной, более восьмидесяти лет. Как и той ели, что в ста метрах от нее подпирает верхушкой небо. Мои корни здесь, на полгектарах прибрежной, у самого края болота, земли. Последняя хозяйка усадьбы, моя бабушка, отошла в мир иной десять лет назад. Теперь ее дом и владения вокруг стерегут наследники: старшая дочь Вера с зятем Николаем - сами уже люди немолодые.

Когда-то, давным-давно, еще на заре их совместной жизни, уехали молодожены в город, обзавелись детьми, выбили с горем пополам у государства квартиру. На благо государства трудились. А оказалось, что все в этом мире возвращается на круги своя. Рано или поздно... Из деда-прадеда коренной мильковец, дядя на этом пятачке земного шара, в комариной глухомани, заточил себя добровольно. Как вышел на пенсию, так и сидит здесь, считай, безвылазно. В одиночку зимует, в одиночку весну встречает. Тетя на своей малой родине бывает регулярно. По выходным. Она хоть и пенсионер, но из тех, кого принято гордо называть "золотыми" кадрами. Вера Григорьевна доцент, преподает в институте.

"Нічогенький коньяк, Сашо, нічогенький..."

Сейчас она суетится - готовит на стол. В коридоре на ржавой электроплитке потрескивает ее утрешний суп. В казанке доходит гречневая каша. Дядя приносит в дом с огорода здоровенный пучок зелени и десяток мясисто-красных помидоров. От души потрапезничать (а разве можно иначе?) мы садимся спустя несколько минут. Перед гостем хозяйка ставит огромную дымящуюся миску, в которой не плавают, стоят два жирных свиных ребрышка. "Куповані", - поясняет она. Мои городские гостинцы - рыбные деликатесы, колбаса и сыр - оприходованы и внесены в обеденное меню. Пока дядя режет толстыми ломтями ржаную буханку, я наливаю в широкие стопки свой коронный презент - южный коньяк пятилетней выдержки. На радость, как думается, и мне, и дяде.

"Отже, дякую, що не забуваєш нас, Олександре. Молодець! Доброго тобі здравія", - Михалыч не спеша опрокидывает полную чарку, закусывает ее хлебом и лишь затем пропускает в себя целый ковш жирной юшки. Долго и молча смакует. Молчим и мы с Верой Григорьевной. По дядиному лицу скользит легкая ухмылка. "Нічогенький коньяк, Сашо, нічогенький. Спасибі за доброго гостинця. То, мо, залишимо його Вірі Григорівні?" - и не дождавшись от меня внятного ответа, ставит на стол пузатый графин с домашней горилкой. Горилки в нем ровно на четверть, да нам много и не надо - оба, тьху-тьху, не злоупотребляем. Марочный коньяк отставлен в сторону. Свою рюмку тетя допивает маленькими глоточками, после каждого нового тоста. Так мы и сидим, и полчаса, и час, благо, побездельничать сегодня можно на законных основаниях - у православных большой праздник.

"Отакечки й живемо: лишь бы не было войны..."

Перекур - дело святое. Сам я отучил себя от этой привычки лет семь назад. Глядя на то, как дядя переминает пальцами сигарету, кусает ее губами, чиркает спичкой, прикуривает и на полную грудь, нет, не вдыхает - глотает сладкую отраву, я становлюсь на эти семь лет моложе. Дядина курилка, та, что у двора на лавочке, одна из немногих здесь. Босиком, скинув резиновые шлепанцы, я стою перед ним по щиколотки в мягкой траве. На розовые головки молодого клевера садятся пчелы. Не наступить бы. У дядиных ног - ни единой мусоринки, ни одного случайного окурочка. Все в консервной банке, приспособленной под пепельницу. В своем Бережном дядя Коля для природы - первый заступник.

"Отакечки й живемо ми, як один хтось казав - лишь бы не было войны", - пыхкая вокруг себя сизым туманом, Михалыч жалуется на теперешние порядки, а еще больше на старость. И свою, и Милек, и страны в целом. "Мруть люди, наче мухи, мо, за віком, а мо, й від Чорнобиля..." Старость, впрочем, каснулась дяди Коли лишь невзначай. Разменяв седьмой десяток, выглядит он заметно моложе своих лет. "Молодильні яблука щоранку їм", - смеется. Сколько я дядю знаю, человек он всегда был обстоятельный и немногословный. Никогда наперед лишнее не загадывал, делал то, что говорил. Из всех его житейских привязанностей определяющей была тяга к земле.

"Хазяйства в нас, бачиш, тепер ніякого. Були колись кролі, то повиздихали через хворобу. Бичка з братом покійним Василем на двох тримали - охляла скотина, бо щось там із її шлунком скоїлось. Теж зарізали непутящу. А свиней годувать? К лихій годині таке годування. На базарі в Прилуках (райцентр - прим. авт.) за тії гроші, що їх поросяті комбікормом і дертю віддаси, півтори свині можна купити. Те саме кури чи гуси. За зерно таку ціну нині гилять, що краще однією картоплею жити. Птицю ж треба й гледіти, бо як не шуліка раптом вхопить, то злодюга оком накине. Були в нас минулоріч качки. Та ти, мабуть, і сам памятаєш, приїздив тоді..." Дядя Коля докуривает сигарету, тушит ее о консервную банку и ставит жестяную пепельницу на свое место в заборе.

Трава, в которой я уже полчаса, как нежусь после сытного тетиного обеда, скошена недавно. Для Михалыча, эта тема, тоже, оказывается, больная. За хорошие сенокосы в Мильках и в Бережном издавна шел спор. Участки отмежовывали, перемежовывали, порой, хватали "лишнее", оправдывая это тем, что в ничейных лугах кто первый, тот и хозяин. Нынче мир перевернулся. На все село одна корова и шесть коз. Сенокосы близ болот заростают ольшаником и осокой, те, что у леса - дубками и кленами. Кому не в мочь поднять инструмент, а таких много, рады бы и нанять помощников, да нет, видно, охочих помахать косами. У них самих, вон, трава по пояс у ворот. Дядя Коля свою территорию - в садку, во дворе и на улице - выкашивает аккуратно. По нескольку раз в сезон. Сушит, сгребает в копны и... палит. Горит душистое сено ярким пламенем, полыхает так, что век бы того огня не видел. "Отакечки й живемо: лишь бы не было войны..."

Дядя Коля - настояний санитар леса!

Со всего их и прежде небогатого хозяйства остался у дяди с тетей один огород в десять соток. Вспахать, посадить да выкопать, ну, может, прополоть иногда - это Михалыча забота, как мужчины и как ответственного за порядок в усадьбе. Тетя больше агроном, овощевод и дизайнер по части садовых цветов. Своим досугом, которого при таком раскладе иному трудяге хватило бы и на три отпуска, дядя Коля распоряжается с толком. Главное его хобби - заготовка леса. И не только для собственного согрева, а и людям под заказ.

Без дров в Мильках сегодня никак нельзя. Привозной уголек дорогой, на такую хату, как в Бережном, минимум две тонны надо. С пенсии в 500 гривень (тетин доход ей и самой в городе пригодится) особо не разгонишься. Приходится извлекать пользу из окружающей среды. Хорошо, леса вокруг много. На всех хватит. И упаси вас Бог намекнуть Михалычу, что он браконьерствует. Обидится и не станет вам ничего больше говорить. Дядя Коля, если уж на то пошло, самый настоящий санитар леса.

Часами да километрами бродит он в окрестностях - примечает сухостой. После подрубывает, а где валежник - сразу тянет ко двору и распиливает на равные бревнышки. Бензопила у него всегда под рукой. Излишки дров, которые потом идут на продажу, дядя измеряет в собственных единицах - складометрах. То же почти, что и куб, но только с тесной привязкой к жизни. Сами посудите, какой сельский мужик станет сортировать дрова по кубам. Он их всю жизнь складирует. Бревнами да поленами. Так и получаются складометры. Прошлым годом Михалыч остался доволен - не один прицеп с верхом продал. За каждый чуть больше трех сотен брал. Приезжали не только из Милек, но и с соседней Смоши, что по ту сторону Удая. Руки, вот, только устают от такого "бизнеса".

"І не страшно вам тут жити?"

Августовский вечер в Бережном открывает ворота в иное измерение. Если прислушаться и присмотреться, то можно запросто попасть в тридевятое царство. Туда, где баба яга, леший и русалки. Это кто как себе нафантазирует. А вообще, не советую после захода солнца подниматься в лес за садком или, того хуже, спускаться в погреб, который там же. Это у Стивена Кинга нервы железные. У меня - нет. Кстати, погреб одного возраста с хатой и елью. А, может, и еще постарше. На все Мильки он один такой - выкопанный в горе и этим похожий на вход в подземелье. Что там, в самом конце этого туннеля, я не знаю. Но точно могу сказать, что не картошка со свеклой. Впрочем, можете мне не и верить.

Дядя Коля сидит у окна, спиной к печке, и миллиметр за миллиметром крутит колесо старого приемника. Через стекла очков он смотрит на цифры возле красной риски - увы, в Бережном не вещает ни одна FM-станция. Из динамика слышно только шипение. Щелчок переключателя, и в хате звучат хорошо знакомые мне позывные областного радио. Цивилизация в Мильки идет со скрипом и лишь на средних волнах... Старенький VEF да еще не первой молодости мобильный (принимает в строго отведенных местах) - две ниточки, связывающие этот, забытый Богом и людьми уголок, с "большой землей".

Телевизора в хате нет... "І не страшно вам тут жити?" - уже за вечерей спрашиваю я хозяев. Спрашивая, смотрю по сторонам: окна в хате незашторены, за ними тьма тьмущая. Боязно выходить за порог, даже если приспичит. "А чого б мені було страшно? - вопросом на вопрос отвечает дядя. - Топора від злодіїв не тримаю, бо в нас нічого красти. А кабани та вовки... Ну, то й що, хай іноді заходять". По выражению лица тети понимаю, что с Михалычем она солидарна. "Бува, що тижнями людини живої у нашому кутку не бачиш", - развивает Вера Григорьевна мысль супруга. Ничего себе! И после этого они говорят, что им нечего бояться?

Ночевать в коридоре, слыша, как где-то в лесу кричит сова, мне не впервой. Слава Богу, есть многолетний опыт. Только почему-то прежде мне для этого не требовалось столько отваги. Я еще долго не могу уснуть. Закрыв глаза, слушаю, как в садку одно за другим падают яблоки. "Странно, - говорю я себе, - а комаров в этом году и нет почти..."

Когда-то тут кипела жизнь...

Метр за метром лес и болото съедают Бережное. Глядя на его тихое умирание, трудно представить, что когда-то здесь кипела жизнь. Восемь многодетных семей, три десятка рабочих рук, в курятниках да хлевах сотни голов домашней птицы, свиньи, коровы, бычки... Люди и природа были гораздо моложе. Оставшиеся доживать все это помнят.

Другими были и сами Мильки. На колхозных нивах каждое лето рычали комбайны, в коморы засыпалось зерно, а за селом паслись овечьи отары. По пыльным улицам с выгона в стойло и назад шла череда буренок. Возле местного сельпо в дни завоза толпились мужики с бабами и чумазая детвора. Одни за вином и папиросами, другие за хлебом, пряниками и конфетами. Если повезет, то и ситром.

Первой в Мильках умерла школа. Ее закрыли в начале 70-х, когда моей бабушке, педагогу по профессии, не стало, кого учить. Протянув три десятилетия, послевоенный беби-бум сошел на нет в самый разгар брежневского застоя. Немногим дольше продержался сельский клуб. Теперь в осунувшемся деревянном здании, покрашенном когда-то зеленой краской, приходской батюшка правит для десятка стариков Рождественскую и Пасхальную службы. Говорят, скоро и ему не зачем будет сюда приезжать.

Вслед за клубом ушла в небытие магазинная лавка. Проворные дачники давно разобрали ее кирпичные стены, оставив заростать колючими лопухами неподъемные бетонные плиты. Хлеб в Мильки нынче привозят по вторникам и четвергам. Делать это чаще прилуцким коммерсантам нет никакого резона. И уж, пожалуй, лет семь, как в центр села, к единственной уцелевшей коморе и солдатскому памятнику, перестал курсировать автобус. Гонять сюда за 15 км свой "ПАЗик" перевозчикам стало не выгодно. Выбраться в район из Милек, впрочем, и теперь не сложно: выходи на трассу и голосуй, наверняка, какой-нибудь рейсовый подберет. За пятерку туда и обратно съездишь.

Одноэтажную развалюху можно купить за 1,5 тысячи гривень!

От более, чем тысячной сельской громады осталось сегодня в Мильках 44 (?!) пенсионера. Откупные государства за прошлые заслуги и за старость, плюс копеечная рента с пяти гектар земельного пая - вот и все их богатство. Ничего, как говорится, лишнего. Те, кто постарше, давно ковыляют с палочкой и считают дни, дарованные им Господом. Дядя Коля на их фоне кажется совсем молодым. Может, по этой причине, а, может, потому что не так много среди здешнего люда мужиков, но найти подходящую компанию ему в округе непросто. Придет вдохновение посидеть за чаркой, послушать чье-то доброе слово - седлает Михалыч свой велосипед и едет по куткам.

Пенсионеры с мильковской пропиской - не единственные обитатели этой, дышащей на ладан глубинки. Время от времени сюда наведываются дачники. Такие, к примеру, как сосед Иван, чья хата стоит слева от дяди Колиной. Кого-то из них, подобно моим родственникам, с Мильками связывают родительские корни. Других при покупке "маєтка" в свое время устроила близость к городу и цена. Сегодня, чтобы стать владельцем одноэтажной развалюхи с двором, садом и огородом, достаточно иметь в кармане 1,5 - 2 тысячи гривень. Если верить дядиной арифметике, в Мильках пустует порядка десяти "новых" хат. С черными окнами, ссутулившихся и оттого еще больше похожих на привидения.

В Мильках не умирают, здесь просто "йдуть нагору"

Здесь не говорят "я скоро помру". Даже если на то есть все основания. А они, увы, есть у многих. О своем предстоящем и близком уходе вам сообщат, словно о банальной поездке в райцентр. "Пора збиратися нагору..." Путь туда, как и на трассу, один - по спрессованному с землей, сплошь выщербленному асфальту. Крутой подъем, за ним еще сто метров, и, вот он, поворот налево. Гора здесь много круче, но все ее проходят. Все до единого...

С утра дядя Коля клепает косу. На кладбище, куда мы собираемся, каждому из нас есть работа: шутка ли - девять могил убрать! Своих, не чужих. Хотя..., какие здесь могут быть чужие. Через одного родственник, не в третьем-четвертом, так в пятом колене. В старой части кладбища, где вот уже почти тридцать лет лежит моя прабабушка и где над могилой ее свекра в два моих роста высится громадный дубовый крест, насквозь изъеденный древесными червями, шумят акации. Я верю, что не просто шумят... Назад мы спускаемся размытой дождями и весенними водами лесной дорогой. Нас провожают длинные хвосты папоротника и - ближе к обочине - заросли крапивы. Сквозь небольшие окошка в живой стене из леса высвечивает голубыми пятнышками августовское небо. В Мильках не умирают, здесь просто уходят "на гору"...

"Бо куди ти дінешся від самого себе?"

Спустя сутки мы втроем сидим на длинной черной лавке у трассы, ждем автобус и рассуждаем напоследок о своих и чужих судьбах. Говорим друг другу недосказанное. Со вчерашнего вечера из головы у меня не идет одна новость. Оказывается, не так давно предлагали Михалычу уникальную возможность: вместе с Верой Григорьевной побывать на курорте. Каких-нибудь пару деньков. С морским отдыхом родителям их дочери подсобили. Все трое! Живя и работая в Киеве, встретились, подумали, сложились и купили две путевки. В честь маминого юбилея - подарок имениннице и отцу. Отказался человек, что б вы думали! Так и заявил супруге: не хочу, мол, никуда. Милее наших Милек мне, говорит, ничего нет на свете. Вот вам и тайна души человеческой. В итоге, на курорт Вера Григорьевна отправилась со старшей дочерью.

Михалыч закуривает. Спасаясь от его дыма, Вера Григорьевна прячется за мою спину. "Таке то життя, Сашо. Колись і ми там будемо, - дядя Коля кивает в сторону кладбища, - підемо нагору услід за батьками. Так і не стане Мільок..." Глядя на его отчаяние, я не в силах скрыть эмоций: "То чому ж Ви тут живете? Навіщо Вам отак боркатися, коли усьому прийде кінець? Коли діти Ваші іншого життя прагнуть? Тим більше, що в місті у Вас є трикімнатна квартира?" Уже на половине этой тирады я понимаю, что совершаю свою самую большую глупость за прошедшие два дня. Дядя словно не замечает моего конфуза. Какое-то время он смотрит себе под ноги, срывает еще один лист подорожника, крутит его между пальцев и только затем поворачивается ко мне: "А, ось, живу, як бачиш. І нічого. Потихеньку, помаленьку. Пораюся разом із Вірою Григорівною. Бо куди ти, Сашо, дінешся самого себе?"

Справка:

Мильки - село Прилуцкого района Черниговской области, Валкивский сельсовет. Расположено на правом берегу реки Удай, в 160 километрах от Киева. Впервые упоминается в 1600 году.